Князья Преисподней - Страница 53

Тишина, воцарившаяся за закрытой дверью, давила на барабанные перепонки. Когда-то Лидия спросила его, насколько чутким может быть его дневной сон, но он ответил лишь, что сон вампира отличается от человеческого.

Прости меня…

Она глубоко вдохнула, задержала дыхание и положила руки на крышку сундука.

Та поддалась, беззвучно и без малейшего сопротивления.

Сундук был пуст.

16

Разрушенная часовня рядом со старым французским кладбищем, так сказал Исидро.

Рикше это место было знакомо. Эшер оставил его дожидаться у ступеней нового собора, приплатив пятнадцать центов. Пушки повстанцев безжалостно разрушили весь район, поэтому многие здания здесь были новыми, выстроенными в западном стиле. Развалины часовни выглядели так, будто к ним уже много лет никто не приближался.

Луна шла на убыль. Хозяева лавок вдоль улицы Шуньчжимэнь уже погасили почти все огни. С наступлением ночи в пекинских хутунах воцарялась невероятная, непроглядная темнота, в которую невозможно было поверить, не увидев. В тусклом свете потайного фонаря едва просматривалась противоположная сторона улочки. Эшер пешком двинулся к часовне. Он понимал, что рискует жизнью. С другой стороны, разве с самого приезда в Китай его жизнь в каком-то смысле не была подобна комару, опустившемуся на руку судьбы?

На ступенях часовни он остановился и надел на шею серебряный крестик, купленный вскоре после знакомства с вампирами. Он быстро усвоил, что защиту обеспечивал не столько сам святой символ, сколько серебро, из которого тот был сделан, но под рубашкой и шарфом Эшер всегда носил серебряную цепочку. Крестик был нужен ему для другой цели.

Из кармана он достал небольшую жестяную коробочку, которую Карлебах дал ему после приезда. В коробочке хранился порошок из измельченных трав, чья смолянистая горечь ускоряла сердцебиение и проясняла сознание. Вампиры охотились, насылая на жертв сонливость и рассеянность. Порою только полсекунды отделяло жизнь от смерти.

Изнутри часовня была завалена мусором. Все деревянные фрагменты давным-давно пошли на топливо. Лишь одной статуе девы Марии, скрытой в нише к востоку от алтаря, удалось избежать народной ярости, направленной на чужеземных проповедников. Эшер поднял фонарь и увидел почерневшее лицо со сколотым носом и выбитыми глазами. Недавно кто-то восстановил их, нанеся рисунок поверх свежего гипса. Губы статуи застыли в улыбке.

Эшер извлек из кармана свечу и зажег ее от пламени фонаря. Свечу он поставил на алтарь, затем опустился на колени, сложив перед собой руки:

— In nomine patrii, et filii, et spiritu sanctii, amen. Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum…

Должно быть, его отец сейчас переворачивается в гробу. Впрочем, старик уже должен был бы привыкнуть.

Если же его сейчас слышит отец Орсино, то молитва на латыни (подразумевающая, что молящийся — католик) может спасти ему жизнь.

Иезуит, по словам Исидро. Когда орден в шестнадцатом веке прибыл в Китай, все европейские страны были охвачены религиозными войнами. Чтобы добиться успеха на Востоке, иезуиты придали католицизму внешнее сходство с буддизмом, выучили язык (едва ли не единственные из всех европейцев) и сами облачились в рясы буддийских монахов. Позже, когда движимые алчностью западные торговцы присосались к богатствам Китая, иезуитов, а также обращенных их усилиями мужчин и женщин стали считать предателями, прислужниками Запада.

Последние три столетия он провел, скрываясь ото всех… Исидро сказал, что отец Орсино слышал у себя в голове чьи-то голоса…

Эшер повторял на латыни все известные ему молитвы. Затаившийся среди руин вампир должен был слышать, как колотится его сердце.

Конечно же, пекинские вампиры следили за иезуитом. И когда появился второй вампир-испанец, что еще им оставалось, кроме как предположить, что эти двое связаны между собой? Не поэтому ли Исидро не подавал о себе известий вот уже неделю, с тех самых пор, как он, Эшер, нашел себе убежище во Внешнем городе? И что они подумают о человеке, который, по подобию иезуитов вырядившись в китайское платье, читает в темноте латинские молитвы?

— At te levavi animam meam: Deus meus, in te confide…

Верую в тебя, господи…

Сонливость серой бесшумной тенью заволокла его разум. За мгновение до того, как когтистая рука схватила его за горло, он сумел отодвинуться от алтаря. Рука исчезла, и до его слуха донеслось проклятие на архаичном испанском. Эшер пригнулся и уклонился в сторону, поэтому следующий удар едва задел его.

— Падре Орсино!

В свете свечи перед ним мелькнуло белое лицо с блестящими глазами. Вампир схватил его за предплечье и швырнул на каменный пол нефа с такой силой, что Эшер на мгновение утратил способность дышать. Затем костлявые руки впились ему в запястья — и тут же оттолкнули под вопль боли и ярости. Эшер откатился прочь и прокричал:

— In nomine Patrii, Орсино! Меня прислал Исидро!

Он еще не успел договорить, как вампир впечатал его спиной в полуобвалившееся алтарное ограждение, с жестокой силой вжимая ему в плечи когтистые пальцы.

Но Эшер чувствовал, что противник колеблется. Воспользовавшись мгновениями тишины, он сказал:

— Меня прислал Симон Исидро.

Он говорил на латыни, предположив, что падре Орсино едва ли владеет современным испанским.

Вампир наклонил голову. Его глаза в тусклом сиянии свечи были цвета черного кофе, в них застыло вековое безумие. Он навис над Эшером, без труда удерживая того на месте и не давая шевельнуться. Прижавшаяся к щеке костистая рука была теплой. От одежды вампира пахло кровью.