Князья Преисподней - Страница 71

Из дворика донесся разгневанный женский голос. Эшер бесшумно пересек комнату и в щель между ставнями увидел, как госпожа Цзо, все еще одетая в синее шелковое платье с вышивкой, хлестнула Цзи-туаня по лицу.

— Собачье мясо!

— Мы поймаем их, тетушка.

— Что с твоим братом и моим сыном?

— Я сейчас спущусь к ним.

— А Ли?

— Тетя, я…

Чжэнь Цзи-туань прижал ладонь к виску. Насколько мог видеть Эшер, он был довольно высоким для китайца. Короткая стрижка и безвкусный двубортный пиджак выдавали в нем приверженца западной моды. Напряжение ушло, и он ответил спокойным голосом:

— Я не всегда слышу его.

Госпожа Цзо отвесила ему еще одну пощечину:

— Значит, плохо стараешься! Неблагодарное отродье!

— Я пытаюсь.

— Со временем должно было стать проще.

— Но не становится! Тетя, наверное, не стоило заражать его кровью гуай. Что если он сойдет с ума, как Цзи-эр…

— Мой сын всю свою жизнь был слабовольным глупцом. И тогда мы не знали правильный состав настойки, которая сохранила бы ему разум. С Цзи-фу все хорошо…

— Нет, тетя! Цзи-фу тоже превращается в одну из этих тварей, сколько бы трав и настоек мы ему ни давали! Порою, когда я пытаюсь нащупать сознание брата, мне кажется, что я собираю куски гниющего трупа…

— Ты — трусливый дурак. Цзи-фу поправится. Он уже выздоравливает. А что касается Ли… Ли — цзян-ши. Его тело подобно алмазу, оно сильнее крови гуай. Он не захотел превратить тебя в цзян-ши, так что нам еще оставалось? Не будь ребенком и помоги мне.

Она оперлась на предложенную Цзи-туанем руку и засеменила ко входу в главный дом. К лестнице, которая вела вниз, к логову ее пленника, где вампир Ли был обречен на вечное существование во тьме и безопасности.

Эшер и Мицуками спустились вниз и быстро перебежали через дворик. Усиливающийся холод превращал их дыхание в серебристый пар. Сейчас в этой части усадьбы было пусто: ее обитатели отправились прочесывать берег озера или же отгоняли прочь хулиганов. Они прошли по галерее во дворик, где стоял павильон удовольствий Ань Лутана, и вышли в переулок Большого тигра.

Шум в «Саду императрицы» уже затих. Свернув в Лотосовый переулок, Эшер и полковник увидели поломанные витрины, расколотые ставни и осколки мебели и бутылок, свидетельствующие о размахе бушевавших тут беспорядков. В темноте раскачивались фонари над лавками, чьи владельцы подсчитывали убытки от разбитых ящиков и разграбленных товаров. То тут, то там в толстых стенах виднелись следы от пуль, вся улица провоняла разлитым спиртным и рвотой.

У винной лавки Мицуками остановил одетого в синюю форму полицейского и спросил:

— Есть пострадавшие?

Представитель пекинских сил правопорядка прошелся по длинноносым заморским ублюдкам, чьи матери, без сомнения, были самыми дешевыми шлюхами, пожелал, чтобы начальство выпороло их ржавыми цепями так, чтобы слезла шкура, но в конце концов сказал, что убитых нет. Мицуками сунул ему несколько монет и подозвал двух рикш.

Когда Эшер залез в возок, граф приказал:

— В японское посольство.

Через полтора часа, когда время близилось к трем утра, Эшер ходил из угла в угол по скупо обставленной комнате с застеленным циновками полом. Издалека донесся звук открывающейся двери, а затем — шорох торопливых шагов по татами. Через мгновение дверь в комнату распахнулась, и Лидия бросилась в его объятия.

23

— Сорок, — Эшер покрутил в пальцах записку от Исидро.

Хотя в особняке было электричество, Мицуками отдавал предпочтение мягкому свету керосиновых ламп. Одна такая лампа, накрытая нелепым стеклянным колпаком в розовый цветочек, стояла на китайском столике в углу, и в ее медовом свете на желтоватой жесткой бумаге четко проступали выписанные кистью странные буквы, больше похожие на рисунки.

Если не считать лампы и столика, комната, как и весь дом, была обставлена в японском стиле, что для европейца означало полное отсутствие какой-либо обстановки. Когда граф ночью вернулся домой с Эшером, слуги принесли гостю стеганый матрас — аккуратный темный прямоугольник, занявший почти две трети пола.

Сейчас Эшер по-турецки сидел на полу рядом с низким столиком; сбоку от него на подушках устроилась Лидия.

Слуга принес чай и вышел.

Приближался рассвет.

— Не так уж и много, — нарочито ровный голос выдавал охватившее Лидию беспокойство.

Эшер знал, о чем она умалчивает.

— Достаточно, если с нашей стороны будет всего пять или шесть человек, — ответил он. — Которые к тому же будут знать, что стоит только крови этих тварей попасть в рану, и ты сам через несколько дней превратишься в одного из них.

Лидия опустила взгляд на сложенные на коленях руки. Он слышал слова, которые она не осмелилась бы произнести даже мысленно: мы должны вытащить его оттуда. Эти слова стояли между ними все то время, пока они говорили о взрывчатке и хлорине, о том, как им отогнать крыс, чтобы заложить гелигнит («Может быть, попросить у немцев огнеметы?»).

Эшер понимал ее. Одно дело просто решить «Он тот, кто он есть, и не в силах изменить этого». То же самое можно было сказать и о Гранте Хобарте. Как-то Карлебах, говоря об Исидро, заметил: «Вы станете соучастником в каждом совершенном им убийстве», — и Эшер знал, что старик прав.

И не важно, что дон Симон Исидро отправился в шахты только потому, что хотел помочь Эшеру в расследовании. Как не важно и то, что он спас жизнь Эшеру, Лидии и еще не рожденной тогда Миранде.

Самому Эшеру за двадцать лет службы в департаменте не раз приходилось убивать, но это тоже не имело значения. Он покончил с убийствами. У Исидро такой возможности не было.